Канн-2008: “В Каннах ненастоящего не бывает!”
Ξ 15 мая, 2008 | → | ∇ Новости кино, рецензии |
Текст: Варвара Смурова Поэт Роберт Рождественский был в жюри Каннского кинофестиваля трижды. В 1979-м году он уговаривал Франсуазу Саган дать приз "Сибириаде" Кончаловского, в 1973-м поддерживал "Большую жратву"Феррери, а впервые оказался на Каннском фестивале в 1968-м. Вместе с ним наблюдала революцию его жена Алла Киреева. — В общем, в Каннах шла абсолютно обычная жизнь, но все были очень возбуждены, рассказывали, что в Париже переворачивают и жгут машины. Это даже во Дворце Фестивалей говорили, со сцены. И вдруг все стали ходить с красными бантиками, приколотыми бриллиантовыми булавками, — поддерживали антибуржуазную революцию. Чувствовалась какая-то растерянность и устроителей фестиваля, и участников. И шла речь о том, чтобы вообще закрыть фестиваль. Члены жюри, когда заседали, решали этот вопрос. Роберт был, насколько я помню, за то, чтобы фестиваль продолжать: все-таки приехали работать, а не бастовать. И на самом деле было такое ощущение, что никто не относился к этой революции серьезно. — Вы тогда в первый раз были в Каннах? — В жюри фестиваля Роберт в 1968 году был впервые. А во Франции мы до этого были. Году в 1965-м ездили с Вознесенским и Ахмадулиной в Париж, потом на юг Франции... И тогда мы познакомились с Надей Леже, вдовой художника Фернана Леже. А в 1968-м, в первый же день фестиваля, мне кто-то постучал в дверь. Вошла Надя Леже, сказала: "Здравствуйте, я хочу проверить ваш гардероб, потому что наши актрисы часто приезжают очень неподготовленными, и я считаю своим долгом им помочь приодеться". Я очень удивилась, но сказала — пожалуйста. Зачем она это делала? Не знаю, престиж страны... Она каждому русскому совала 500 франков, просто так. Это 100 долларов примерно. — Вам выдавали какие-то суточные? — Все деньги, которые нам выдали на 12 дней, были меньше, чем стоил номер в сутки. — Большая была делегация? — Там были люди из Совэкспортфильма, Ермаш, министр кино, члены съемочной группы "Анны Карениной" — фильм тогда был в конкурсной программе. Зархи, Вертинская, Самойлова... Но мы мало общались. Девушек наших я боялась — они были такие красивые, что я даже не знала, как с ними разговаривать. А потом мы познакомились с Аликом Московичем. И уже почти все время, когда не смотрели кино, были с ним. — А кем он тогда был? — Кем он только не был! Шефом полиции Парижа даже был. И очень интересовался советским кино, пытался как-то продвинуть Тарковского, купить его фильмы для мирового проката. Москович никогда не скрывал, что его прежде всего интересует возможность заработать, а потом уже продвигать советское кино. Но такая сволота у нас сидела тогда, что он потерял много денег и на все это плюнул... — И как вы познакомились? — Роберта попросили ответить на вопросы анкеты в какой-то каннской газете, и напечатали его ответы под названием "Кто вы, Рождественский?". Там были какие-то наивные вопросы, вроде: "Какого рода фильмы, по-вашему, могут глубже всего тронуть публику в международном плане?", или: "Скажите нам, что должен представлять собой идеальный фильм?" Был еще вопрос: "Существуют ли в России "идолы", за поступками и жестами которых жадно следит публика?" На этот вопрос Роберт ответил: "Идолы", в Вашем понимании, существуют. Но, по-моему, не публика следит за их жестами и поступками, а сами "идолы" ревностно следят за поступками и жестами друг друга". Ну и вообще отвечал с юмором. И вот Алекс Москович прочитал это интервью, пришел в щенячий восторг, сам нас нашел, познакомился... Мы тусовались на его яхте — он как раз только что выиграл эту яхту в карты. И вот я смотрю, сидит там тетка с вот таким бриллиантом в полпальца. Я тихо спрашиваю: "Алик, это настоящее?" Он мне: "Дура! В Каннах ненастоящего не бывает!" Водил нас в казино, я там танцевала с Омаром Шарифом. — Как?? — Он очень милый, пришел, подсел за столик Московича, а дама за столиком была одна я. Когда он меня позвал танцевать, я побежала, как молодая коза... — А с остальными членами жюри вы общались? — Конечно. Мы даже устроили вечеринку a la russe. Мы привезли с собой водку и черную икру, и Робка пригласил все жюри к нам в номер. Говорит мне: вызывай официантов, заказывай воду, хлеб и масло. И лед. Я говорю: ну так не делают, это ненормально. Он говорит: у русских свои причуды, пусть считают, что мы ненормальные. Мы достали водку и достали черную икру. И получился совершенно особенный стол, все были в полном восторге. Сидели серьезные люди, Моника Витти, Луи Маль... Как они жрали! Как будто их долго морили голодом. А на следующий день Москович говорит: "Ну ты дал, члены жюри до сих пор об этом рассказывают". Когда фестиваль все-таки решили закрыть, Москович нанял несколько машин, и мы поехали в Париж. — Как же вас отпустили? — А никто ни у кого ничего не спрашивал. В Париже Москович поселил нас в гостинице, и мы там оставались неделю, что ли. — Парижские баррикады были интереснее Каннского фестиваля? — Гораздо. Гораздо. Мы ходили в Сорбонну, очень все это было интересно, бродили по Парижу, попадали в эти шумные толпы... — А фестиваль, фестиваль-то как? — Каннский фестиваль — чудовищное испытание. Я вспоминаю это как ужас, жуткое обжорство фильмами, отвратительное чувство переполненности... меня тошнило при мысли о том, что нужно идти смотреть следующий фильм. И тогда я объелась кино навсегда.