В мертвом-мертвом городе с мертвыми людьми

Ξ 4 июля, 2008 | → | ∇ Новости кино, рецензии |

Текст: Елена Тихонова

На экраны выходит фильм "Нирвана" — лучший дебют кинофестиваля Кинотавр. Это такая история любви, герои которой — наркоманы, живущие в вымышленном Питере фриков и готов. Film.Ru беседут с режиссером Игорем Волошиным об ацтеках, милиции и волшебном зелье в мертвом городе.

Игорь Волошин и Ольга Сутулова

Мертвый город Петербург населяют панки, готы, эмо-киды, завсегдатаи фестивалей аниме и получившие самостоятельную волю сценические наряды Мадонны и Кайли Миноуг.

В этот город из Москвы, где даже "правила дорожного движения не меняются", сбегает медсестра Алиса. Она селится в коммуналке "со следами былого величия" в виде пятиметровых потолков и соседями — парой тихих наркоманов. Тихий наркоман Валера Мертвый удивительно легко для парня с синими волосами уговаривает Алису согреть его пирсингованное тело. Но тут некстати возвращается из клуба, где зарабатывает на дозу обоим, довольно громкая Вэл и устраивает сопернице скандал с дракой и угрозами типа "еще раз — и тебя больше не будет". Как это часто бывает — скандал оборачивается крепкой девичьей дружбой, в становлении которой не последнюю роль играют передоз одной и навыки другой в оказании первой помощи.

— Как получился такой фильм? Я знаю, что начальный сценарий очень сильно отличался.

— Сельянов (Сергей Сельянов, глава компании СТВ — прим. Film.Ru) мне дал сценарий, сказал: "Давай снимем фильм по-быстрому, за две недели". Там все вообще происходит в обычной коммунальной квартире. Бюджет был, соответственно, небольшой. Получилось не так быстро и не то, что было. Я с уважением отношусь к изначальной истории. Она меня зацепила на чувственном уровне. В итоге, когда ко мне попал этот скрипт, я его видоизменил, переписал имена, дописал какие-то вещи, но в принципе основную структуру не трогал, потому что эта история была очень человечно исполнена — речь шла про живые чувства и живых людей.

— Как вы пришли к идее такой стилизации?

— Как говорят студенты во ВГИКе, снимая непонятно что и споря со своими мастерами: я так вижу. Вот это именно тот случай: я так вижу. Я ехал в машине, хотел позвонить Сергею Михайловичу и сказать, что я не буду это снимать. У меня есть свои истории, которые меня ждут, одну я сейчас снимаю. А потом вдруг увидел все в таком вот виде. Просто таким мне представляется мир современного человека — мертвым, внутренне и внешне, в прошлом и в будущем. И вся эта история разворачивается в мертвом городе с мертвыми людьми, которые оживают только тогда, когда им больно.

— Легко продюсеры согласились на такое преобразование, требовавшее бюджетных влияний?

— Я работал с выдающимися продюсерами, которые вложили в деньги в то, что представляет собой риск для проката. А все это, костюмы, парики, денег стоит. Это максимально продюсерский фильм. Они верят тому, что ты им обещаешь.

— От каких визуальных образов вы отталкивались?

— Я говорил: мне нужны инопланетяне, люди, которые ходят в несуществующих нарядах, в которые одеваться невозможно. Это такой своеобразный фильм-репортаж, фильм, снятый в последние времена, когда все оставшиеся на земле люди вот такие, в них ничего удивительного нет, и их очень мало. Такие они, потому что когда духовный мир пуст, человек становится внешне ярким. Это глубокая тема, которую можно отдать на растерзание киноведам.

Для меня также очень важны люди в своем первобытном проявлении. Художникам по гриму и по костюмам я говорил: вот этот человек должен быть ацтеком. Ацтеки — одни из самых известных кровожадных племен. Говорил: вот эти ребята — милиция — должны выглядеть как гестаповцы, потому что они единственные люди, которые остались социально адаптированными. Их форма почти не изменена, но, тем не менее, над ней тоже потрудились.

— Да, она у вас очень узнаваема.

— Мы так сделали, чтобы зрители поняли, что речь идет о столкновении с правоохранительными органами, которые жестки, чтобы они не думали, будто это метафизическая служба. Нет, милиция — это физическая служба, очень реальная.
Если вспоминать других персонажей, то вот Ларус — это образ сатаны.

— А при создании образов главных героинь чем руководствовались?

— Главная героиня, Алиса, должна была быть такой дивой, киношной дивой, в первую очередь. Все, что касается кино, его истории, должно было в ней аккумулироваться. Для меня она также должна была являться человеком-охотником, хищником, пытающимся найти себя и уничтожающим другого.

Кадр из фильма "Нирвана"

— А Вэл?

— Вэл — слабый, жалкий человек, она жертва.

— Актрис вы сами выбирали?

— Да. Я вообще все выбирал. Машу Шалаеву знал давно, лет семь назад мы познакомились, и я давно думал, что вот это человек, которого нужно снимать. Все эти годы ее снимали в каких-то дурацких фильмах, и я ждал момента, когда мы поработаем месте. Ольга Сутулова мне понравилась, когда я увидел по телевизору, как она интервью давала.

— Зачем Алиса себе героин вкалывает в финале?

— Для нее это единственный способ увидеться со своим близким человеком. Она поступает по канонам сказки, где надо выпить зелье, чтобы попасть в другой мир, а вовсе не потому, что хочет получить кайф. Алиса использует героин как трамплин в тот мир, где находится ее любимый человек. Правда, сказка грустно заканчивается.

— Не боитесь, что станут говорить, будто вы образ наркотиков романтизируете эти всем антуражем?

— Не боюсь, потому что у меня есть правда. Я же не снимал фильм про наркотики. Вообще, тема этого фильма — сам этот фильм, а не наркотики и не то, как люди живут. Это такая палитра для разбора, принятия или неприятия, абсолютное искусство, на мой взгляд. Для меня заниматься искусством — прежде всего. И когда мне несут сценарий, я не могу его просто экранизировать, он сразу у меня во что-то превращается.

— Так кино это, значит, не для всех? Не массовое?

— Прокат покажет. Я думаю, что массовое. Массовое, но искусство.

— Почему "Нирвана"? Вы говорите не про наркотики, а название меж тем отсылает.

— Во-первых, мне это само слово нравится. Во-вторых, мы помним, что дословный его перевод — "распад", "затухание". У многих почему-то ассоциации с "нирваной" совершенно иные — счастье, эйфория, кайф. У меня оно отсылает к разложению личности человека, ее духовной составляющей. Человек все время очень одинок и разрушен.

— "Нирвану" 1998 года с Кристофером Ламбертом видели?

— Не видел. О существовании фильма узнал, только когда уже снял этот.

— Вообще, от каких-то фильмов отталкивались, что-то вспоминали в процессе работы?

— У меня есть багаж насмотренных вещей, но чтобы я апеллировал к чему-то — такого не было. Мне как раз наоборот было трудно в поисках и создании интересных образов, трудно, потому что нечего было показать постановщику, художникам по костюмам. Всегда же гораздо проще, когда можешь показать, что мне надо вот так и так.

— Сцена, где Алиса и Вэл шрамам меряются — сознательная цитата той классической из "Смертельного оружия", кажется, в которой Мел Гибсон с Рене Руссо?

— Мне вот вчера про это сказали. Оказывается, что чукча совсем не читатель. Я не видел. Если б видел, может, быть не сделал такую сцену. Не знаю.

— Вы раньше в музыкальных группах участвовали. Как на вас повлияло музыкальное прошлое.

— Я же на музыке повернут. И в первую очередь, наверно, ушами внутренними и внешними слышу именно ритм произведения, а потом уже понимаю все остальное. Для меня важно услышать ритм музыки, под которую будет идти дальше действие, и ритм самого произведения. Я понимал, как оно будет смонтировано еще до того, как оно написано, знал, какая музыка у меня будет звучать еще до того, как мы фильм снимать начали.

www.film.ru